Февраль
Недавно Госдума неподавляющим большинством приняла закон “О государственном языке Российской Федерации”. Совет Федерации Закон отклонил и предложил создать согласительную комиссию.
Когда мне, как соавтору закона, на радио задали вопрос, доволен ли я его тестом, ответил парадоксом: текстом — нет, а тем, что закон принят, доволен. Поясню свою мысль, обратившись к основным вопросам, по которым содержание закона дискутировалось в Парламенте и средствах массовой информации.
1. Свобода нерусских по национальности граждан России общаться на родных языках. Интересно, что тревогу по этому поводу при обсуждении в Госдуме не высказал ни один депутат, представляющий национальные меньшинства, зато “святее Папы” пытались быть несколько депутатов от Союза Правых Сил.
В действительности это ложная тревога, поскольку новый закон не отменял и не изменял норм иных федеральных законов, регулирующих функционирование в России национальных языков, в том числе законов: “О языках народов Российской Федерации”, “О культурно-национальной автономии”, “Об образовании”. Эти законы, в частности, провозглашают право республик в составе России и других субъектов Федерации устанавливать на своей территории второй государственный язык, право лиц нерусской национальности получать образование на родном языке и т.п. Иное дело, что эти права нередко лишь декларируются. Но это уже вопрос не закона, а его исполнения.
Автор этих строк был единственным, кто предлагал ввести экзамен на знание русского языка, но только для федеральных государственных служащих и только категории А (Президента, членов Правительства, депутатов Парламента и т.п.). Смысл предложения заключался вовсе не в том, чтобы заставить нерусских граждан России в принудительном порядке изучать русский язык, но в том, чтобы стимулировать русских относиться к своему языку с должным уважением. Честное слово, грустно слышать, когда депутаты Государственной Думы или члены Правительства периодически говорят: “нонче”, “хочете” или “согласно закона”… Ведь такие ошибки не прощаются даже школьнику средних классов.
2. Запрет ненормативной лексики при использовании русского языка как государственного. Парадоксально, но эта очевидная норма подвергалась критике одновременно с противоположных сторон, причем лицами, представляющими одно и то же политическое направление.
При обсуждении закона в первом чтении депутат Вульф пытался доказывать, что нельзя ограничивать свободу личности выражаться, как ей того хочется, и при этом ссылался на классиков. Не уверен, что Пушкин был бы благодарен издателям 1990-х годов “Гаврилиады”, “Царя Никиты” или тем более “Тени Баркова”, но главное в другом: закон призван регулировать официальное использование русского языка, а вовсе не опусы, сочиненные для эпатажа близкого круга приятелей и знакомых. Вести же, например, официальную переписку на площадном языке, кажется, никому в голову еще не приходило.
Напротив, при обсуждении закона в третьем чтении депутат Надеждин, однофракционник Вульфа по СПС, упрекал авторов закона в том, что он допускает использование ненормативной лексики в тех случаях, когда это является неотъемлемой частью художественного замысла. И тоже был не прав, ибо такую лексику, хотя и не часто, мы встречаем в высокохудожественной прозе и поэзии, включая Льва Толстого и Владимира Маяковского.
3. Некоторое упорядочение возможных реформ в области орфографии и пунктуации. Поскольку эта тема заслуживает специального комментария, отмечу лишь, что закон не решает вопроса, однако косвенным образом может повлиять на его решение, устанавливая компетенции в области издания словарей и справочников, оформляющих языковые нормы.
4. Ограничения на употребление иностранных слов при наличии русских аналогов. Аргументы противников закона основывались на том, что русский язык отличается исключительной способностью к заимствованию и ассимиляции иноязычной лексики. Утверждали, например, что, если следовать букве закона, нельзя употреблять половину используемых в нём терминов и даже депутатов следует называть “избранниками” и т.п. На самом деле критики данной нормы закона легко могут быть превращены в объект критики, причем по нескольким позициям.
Во-первых, речь идет только о неоправданных заимствованиях при наличии общеупотребительных аналогов в русском языке. Такие слова, как: “депутат”, “президент”, “конституция”, будучи иностранными по этимологии, давно стали русскими по сути и вошли в ткань нашего языка. Иное дело – “спикер” (то есть “говорун”), которому есть русский аналог – “председатель”. Причем аналог много точнее отражает функции руководителя палаты отечественного Парламента: он не только ведет заседания, но организует деятельность палаты в целом. Точно также ничего не добавляет к смыслу русского слова “встреча” к месту и не к месту употребляемый его заменитель – “саммит”. Разве что народу менее понятно.
Во-вторых, закон возлагает на Правительство обязанность определить орган исполнительной власти, который будет регулировать функционирование русского языка в качестве государственного и, следовательно, в подзаконных актах конкретизирует те положения, которые на уровне закона сформулированы лишь в общем виде. Будет ли это Министерство культуры, Министерство образования или специально созданная межведомственная комиссия — зависит от решения Правительства. К сожалению, при действующей Конституции и федеральном конституционном закона “О Правительстве Российской Федерации” большего в законе прописать невозможно.
В-третьих, Россия отнюдь не единственная страна, пытающаяся с помощью закона защитить государственный язык — основу национальной культуры. Подобные законы принимались, например, во Франции, причем французы не скрывали, что собираются ограничить американизацию культуры. Разумеется, французские политики прекрасно понимали, что в американской культуре есть разные пласты и направления, в том числе высочайшего уровня и гуманистической направленности. Защититься же стремились от примитивизма и “попсы”. Кто, имея не совсем испорченный вкус, хоть несколько раз вслушался в тексты американских мультиков, наверняка не мог избавиться от впечатления, что написаны они для учеников интернатов VIII вида — с явной умственной недостаточностью.
В-четвертых, уверен: стремление защитить государственный язык нельзя считать проявлением “квасного” патриотизма. В свое время вполне европеизированный Александр Грибоедов произнес устами своего вполне европеизированного героя Александра Чацкого:
Чтоб умный, бодрый наш народ
Хотя б по языку нас не считал за немцев!
Сознаюсь: изучал немецкий язык и люблю немецкую культуру, впрочем, как и английскую, французскую, итальянскую и многое в американской. Но разве нормально, когда американские друзья говорят тебе, что Россия всё больше напоминает им ухудшенную Америку? Разве глобализация может уподобляться движению единым строем под конвоем сверхдержавы? И разве не ясно, что, если потеряем собственное лицо, нам просто нечего будет дать мировому сообществу?
Короче, бурные дискуссии вокруг закона скрывали различие двух позиций: те, кто хочет, чтобы Россия сохранилась в качестве особой цивилизации, особой культурной единицы, голосовали за; те же, кто не обеспокоен возможностью утраты культурной самобытности “на задворках мировой цивилизации”, — против. Вот и всё.
Не знаю, чем закончится история закона, однако, при всех недостатках текста, его принятие стало бы маленьким, не очень уверенным шагом, но шагом вперед.
Опубликовано: Управление школой. — 2003. — 23-28 февраля. — № 8. — С. 4.