Обсуждение проекта Конституции Российской Федерации, подготовленного летом-осенью 1990 года рабочей группой во главе с депутатом Олегом Румянцевым, с самого начала приобрело характер «идеологической борьбы» в лучших традициях прежних времен. С обеих сторон преобладали агитационные, а не аналитические материалы, отношение же к проекту было объявлено тестом на демократичность, водоразделом между демократами и консерваторами.
Если вспомнить к тому же воспроизведенное «Голосом Америки» заявление Олега Румянцева о намерении создать документ, который переживет века, и появление серии резко критических статей по поводу проекта в газете «Советская Россия», то можно оживить и атмосферу недавнего и уже такого далекого прошлого.
Видимо, только сейчас пришло время объективного политологического анализа содержания проекта Конституции. Такой анализ предполагает не хвалу и не хулу, а высвечивание достоинств и недостатков; не насаждение старых или новых стереотипов, а их развенчание; не обещание нового светлого (или темного) будущего, а просчет вариантов; не ультиматумы, а рекомендации. При этом в центре анализа должна оказаться идеология документа.
Я не оговорился: именно идеология. Дело в том, что весьма распространенное мнение о деидеологизации конституционного проекта, из которого исключены идеологические термины типа «советский», «социалистический» и т.п., само является новым идеологическим стереотипом: Конституцию по определению деидеологизировать невозможно.
Во-первых, даже если бы удалось вообще освободить ее от идеологических терминов, Конституция все равно осталась бы (и остается в любом обществе) первым по значению документом государственной (но не партийной) идеологии. Ведь идеология – это не что иное, как система представлений о желаемом общественном устройстве и путях его достижения. Спросим себя: имели ли разработчики, когда писали проект, перед мысленным взором модель будущего общественного и государственного строя нашей республики? Если нет – их надо увольнять за «профнепригодность». Конечно же – да. О какой деидеологизации в таком случае может идти речь? Независимо от употребляемых терминов, идеология любой Конституции определяется тем, как решаются в ней вопросы: собственности, прав человека, организации государственной власти и управления, национально-государственного устройства (если речь идет о многонациональной стране). Разумеется, все эти вопросы решает и проект Конституции Российской Федерации.
Во-вторых, проект во множестве содержит также и идеологические термины, причем наиболее ярко в нем представлены два основных «ряда». Любой политически образованный человек, читая в Конституции выражения типа «естественные и неотчуждаемые права», «естественное, неотъемлемое право собственности», «правовое государство» и т.п., без труда узнает идеологию либерализма; сталкиваясь же с формулами вроде «социальное государство», «социальное партнерство», «социальное рыночное хозяйство», укажет на социал-демократическую их принадлежность. Вообще говоря, эти новые идеологические метки мало чем отличаются по своей роли в языке Конституции от прежних «измов».
Но, разумеется, я далек от того, чтобы требовать исключения этих новых «измов» из проекта, тем более что многое из идеологии либерализма и социал-демократии входит в блок ценностей, которые сейчас принято считать общецивилизационными. Речь может идти лишь о коррекции идеологии документа.
1. Он перегружен идеологическими формулами, часто высокопарными и не слишком содержательными. Взять хотя бы бесконечные манипуляции со словом «свобода»: «труд свободен», «профсоюзы создаются свободно», «средства массовой информации свободны», «воспитание, образование, наука и культура свободны» и т.п. Выглядит это едва ли не столь же навязчиво, как манипуляции со словом «социализм» в брежневской Конституции. Но заклинаниями вызывают лишь джиннов в сказках да духов в спиритических сеансах. В политических же документах они способны вызвать эффект бумеранга. Поэтому следовало бы «очистить» проект от большинства подобных деклараций.
2. Поскольку Конституция возводит ценности социал-демократии и либерализма в ранг государственной идеологии Российской Федерации, из нее необходимо исключить статью 4.2: «Никакая идеология не может устанавливаться в качестве официальной государственной идеологии». Мотивы, заставившие разработчиков включить в проект эту формулировку, понятны и заслуживают уважения: это естественное желание не допустить воссоздания тоталитарной системы. Однако, стремясь отринуть один из ее принципов – единомыслие, мы вольно или невольно воссоздаем другой, который Джордж Оруэлл назвал двоемыслием: «Посредством Конституции устанавливаем официальную государственную идеологию и одновременно объявляем, что такое установление недопустимо!» Замечу мимоходом, что на заседаниях в Верховном Совете России мне приходилось слышать от коллег-депутатов не только о намерении ввести изучение Конституции в программы учебных заведений, что нормально, но и заменить этим изучением все дисциплины обществоведческого цикла, что вполне соответствует нашим «новым» представлениям о плюрализме.
3. Наряду с действительно современными общецивилизационными ценностями, которые представлены, главным образом, в разделах об основах конституционного строя и о гражданских и политических правах человека, проект содержит, на мой взгляд, и некоторые архаические идеологические формулы. Я имею в виду прежде всего статью 34.2: «Естественное и неотъемлемое право собственности является одной из основных гарантий осуществления прав и свобод человека».
Разумеется, в современных западных обществах, которые одни называют капиталистическими, другие посткапиталистическими, третьи – обществами социального капитализма и т.п. и которые явно имеют в виду разработчики проекта, собственность действительно служит одной из гарантий прав и свобод человека, если, конечно, он эту собственность имеет и если его права не подавляются авторитарным режимом. Однако это право по природе не естественное, а социально-историческое.
В самом деле, если право собственности имеет естественный характер, то о каком именно праве идет речь? О неписанном праве древних общин, практически исключавших индивидуальную собственность, или праве античной Греции, где естественным считалось обращать варваров, а затем и соплеменников в рабов? О праве собственности средневекового сеньора, включавшем, между прочим, и право первой ночи, или же эпохи первоначального накопления капитала, о котором можно сказать словами героя «Крестного отца»: «В основе каждого крупного состояния лежит преступление?» А может быть, о праве собственности современного шведского предпринимателя, у которого социал-демократы изымали в виде налога 75% личного дохода, полученного сверх определенного размера? А если естественны все перечисленные и неперечисленные разновидности права собственности, то какое же из них может служить гарантией прав и свобод личности?
Вообще большинство людей каждой исторической эпохи считают «естественными» именно порядки (включая отношения собственности) своего времени, «неестественными» или даже «противоестественными» – порядки эпох минувших или будущих. В кризисные моменты, подобные нашему, это положение выворачивается наизнанку: «противоестественным» представляется то, чему поклонялись вчера.
Как знает каждый, кому приходилось изучать историю общественной мысли, идея естественного права была крупным достижением эпохи перехода от позднего средневековья к начальному периоду Нового времени, т.е., в традиционных терминах, зари капитализма. Тогда эта идея несла в себе мощный антифеодальный и особенно антисословный гуманистический заряд. Правда, уже в ХVIII веке практические выводы из теории «естественного права» были различны до полной противоположности. Так, Вольтер выводил из нее необходимость частной собственности и неравенства («На нашем несчастном земном шаре невозможно, чтобы люди не делились на два класса: богатых, которые повелевают, и бедных, которые служат»); Руссо – необходимость частной собственности и равенства (общество равных частных собственников); Морелли же – необходимость равенства без частной собственности. Вообще говоря, ближе к истине был именно последний мыслитель, ибо «естественное право», конечно, соответствует «естественному состоянию», а дикари, как известно, вполне равны и живут в условиях «первобытного коммунизма».
Разумеется, легко понять, почему идея «естественного права» приобрела ныне в России почти такую же популярность, как во Франции накануне Великой буржуазной революции ХVIII в. Однако вряд ли стоит «обогащать» Конституцию выдающимися достижениями человеческой мысли 200-летней или 300-летней давности, вытаскивая их «из нафталина». Социальные идеалы надо искать в будущем, а не в прошлом веке.
Но, пожалуй, главный архаизм, связанный, впрочем, с поклонением теории «естественного права», содержит статья 12 проекта, озаглавленная: «Незыблемость конституционного строя». Прочтем ее первый пункт: «Провозглашенные в настоящем разделе Конституции основы конституционного строя РФ: государственный суверенитет, приоритет прав и свобод человека, народовластие, политический плюрализм, рыночное хозяйство, социальное государство, федерализм, разделение властей, верховенство права, открытость РФ и ее вовлеченность в мировое сообщество, гарантии незыблемости конституционного строя – не могут быть отменены». Вот так: никем и никогда. Не больше и не меньше. Как пели в 60-х: «Будет людям счастье, счастье на века!»
И здесь намерения разработчиков легко понять: страшен призрак системы тоталитарного социализма, велико желание сделать безвозвратной происходящую на наших глазах смену общественного строя. Однако незыблемость общественных систем в истории провозглашалась уже десятки раз едва ли не со времен царя Хаммурапи. Вспомним хотя бы китайскую «Поднебесную империю» или «Москву — Третий Рим», или, наконец, полную и окончательную победу социализма в СССР – словосочетание, вызывающее у одних смех радости, у других – смех сквозь слезы. Неужели будем пробовать еще раз? Неужели разработчики не понимают, что если социальные потрясения будут продолжаться, последующее поколение политиков станет обращаться с «ельцинской» (или «румянцевской») Конституцией так же, как мы сейчас обращаемся с брежневской? Стоит ли вообще обманывать сознание верующих (а сознание неверующих – раздражать) термином «незыблемость» в условиях разваливающейся страны, разрушение которой не обошло и Российскую Федерацию (Татарстан, Чечня)?
Справедливости ради надо сказать, что идея незыблемости конституционного строя разработчиками не просто провозглашается, но и подкрепляется определенными процедурными гарантиями: в проект заложена идея утверждения Конституции на Всероссийском референдуме.
Только путем референдума допускаются также и изменения отдельных положений первого раздела проекта, не затрагивающие основ конституционного строя (ст.12.2). Иначе говоря, в поисках стабильности Конституции авторы обращаются к идее плебисцитарной демократии, т.е. такой, где решения принимаются всем народом непосредственно путем голосования (плебисцита). Последуем же за ними, попросив у читателя прощения за некоторое злоупотребление теорией.
Зарубежная политическая наука, давно изучающая этот вопрос, убедительно показала, что плебисцитарная демократия может более или менее нормально функционировать, по крайней мере, при наличии трех условий:
а) развитая система демократических традиций;
б) высокий уровень общественной стабильности;
в) наличие сильной оппозиции.
Совершенно очевидно, что о двух первых условиях мы можем только мечтать, да и третье исчезло после фактического запрета и распада КПСС. В условиях же господства авторитарно-патриархальной культуры, лишь поменявшей плюсы на минусы, когда кризис нарастает, а все ведущие средства массовой информации представляют, по существу, одно направление, голосующим нередко отказывает здравый смысл, а плебисцитарная демократия дает сбои, как минимум, троякого рода.
Во-первых, демократическая процедура нередко ведет к установлению не демократического, а авторитарного режима. Пример – прямые выборы Президента Грузии. Во-вторых, когда это невыгодно властям, с результатами референдума просто не считаются. Вспомним хотя бы дружный выход из Союза республик, население которого высказалось за участие в нем. В-третьих, итоги референдумов почти повсеместно совпадают с позицией руководства, особенно если руководитель достаточно популярен. Результаты отечественных президентских выборов и плебисцитов, когда «за» голосует 83, 94, 99% и т.п., вызывают у специалистов-политологов, скорее, тревогу, чем удовлетворение, ибо такое единодушие справедливо считается признаком недоразвитой демократии и плюрализма. Я не удивляюсь тому, что на Украине, где 18 марта 80 с лишним процентов населения высказались за участие в Союзе, 1 декабря большинство проголосовало за полную независимость.
Тем более неприемлемо всенародное голосование в той форме, в какой это предлагается разработчиками, т.е. за Конституцию в целом. Мне не приходилось встречать данные социологических опросов, однако личный опыт общения с избирателями свидетельствует: добрая половина их не прочла и не прочтет проекта, а из оставшейся половины значительное большинство не подготовлено к тому, чтобы разбираться в юридических тонкостях. Тем и другим не останется иного выбора, как довериться случаю либо мнению популярного политического деятеля и голосовать наобум. Кроме того, голосовать придется единым махом за полторы сотни статей и несколько сот параграфов, среди которых есть очень хорошие, хорошие, средние, плохие и очень плохие. Сознательный выбор в такой ситуации более чем проблематичен, равно как и надежды с помощью плебисцитарной демократии увековечить конституционный строй. Если кризис будет продолжаться и новой власти потребуется отменить Конституцию либо какие-то ее положения, эта новая власть сумеет не хуже нынешней овладеть общественным сознанием и провести референдум с заранее заданными итогами.
Вполне понимаю разработчиков, которым хочется сохранить свое творение в целости и не отдавать его «на растерзание» российского съезда народных депутатов. Однако это все же меньшее из зол, ибо альтернатива ему – манипулирование народом посредством самого народа, т.е. худший вид манипулирования. В утешение авторам могу лишь напомнить, что на российском съезде депутатские поправки к Конституции в абсолютном большинстве своем не проходят, но зато легко принимаются те, что предложены или поддержаны руководством. Вспомним хотя бы, как II съезд народных депутатов РСФСР (первый из внеочередных) за 40 минут принял 16 поправок к Конституции, предложенных конституционной комиссией. Для сравнения могу напомнить, что в США за 200 лет было принято 26 поправок.
Если же все-таки нам так мила плебисцитарная демократия, что жить без нее мы уже не можем, следует вернуться к решению первого съезда народных депутатов России и вынести на референдум основные принципы Конституции, сформулировав их предельно просто и четко, и желательно в альтернативной форме. Есть, разумеется, минусы и у этого варианта, но здесь мы, по крайней мере, проявим больше уважения к нашим согражданам.
Итак, решающее слово за Российским съездом.
Опубликовано: Конституционный вестник. – 1991. – № 9. – декабрь. С. 17–24.
